Неточные совпадения
Костер стал гореть не очень ярко; тогда пожарные, входя во дворы, приносили оттуда поленья
дров, подкладывали их
в огонь, — на минуту дым становился гуще, а затем огонь яростно взрывал его, и отблески пламени заставляли дома дрожать, ежиться.
Собирая
дрова, я увидел совсем
в стороне, далеко от
костра, спавшего солона. Ни одеяла, ни теплой одежды у него не было. Он лежал на ельнике, покрывшись только одним своим матерчатым кафтаном. Опасаясь, как бы он не простудился, я стал трясти его за плечо, но солон спал так крепко, что я насилу его добудился. Да Парл поднялся, почесал голову, зевнул, затем лег опять на прежнее место и громко захрапел.
На биваке
костер горел ярким пламенем. Дерсу сидел у огня и, заслонив рукой лицо от жара, поправлял
дрова, собирая уголья
в одно место; старик Китенбу гладил свою собаку. Альпа сидела рядом со мной и, видимо, дрожала от холода.
Лесной великан хмурился и только солидно покачивался из стороны
в сторону. Я вспомнил пургу около озера Ханка и снежную бурю при переходе через Сихотэ-Алинь. Я слышал, как таза подкладывал
дрова в огонь и как шумело пламя
костра, раздуваемое ветром. Потом все перепуталось, и я задремал. Около полуночи я проснулся. Дерсу и Китенбу не спали и о чем-то говорили между собой. По интонации голосов я догадался, что они чем-то встревожены.
Сами мы были утомлены не меньше, чем собаки, и потому тотчас после чая, подложив побольше
дров в костер, стали устраиваться на ночь.
Мы не спали всю ночь, зябли, подкладывали
дрова в костер, несколько раз принимались пить чай и
в промежутках между чаепитиями дремали.
Когда
дров набралось много, он сложил их
в большой
костер и поджег.
Я очнулся от своих дум.
Костер угасал. Дерсу сидел, опустив голову на грудь, и думал. Я подбросил
дров в огонь и стал устраиваться на ночь.
Дерсу подбросил
дров в костер и, когда огонь разгорелся, встал со своего места и начал говорить торжественным тоном...
Дружно все принялись за работу: натаскали
дров и развели большие
костры. Дерсу и солон долго трудились над устройством какой-то изгороди. Они рубили деревья, втыкали
в землю и подпирали сошками. На изгородь они не пожалели даже своих одеял.
Я встал и поспешно направился к биваку.
Костер на таборе горел ярким пламенем, освещая красным светом скалу Ван-Син-лаза. Около огня двигались люди; я узнал Дерсу — он поправлял
дрова. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, рассыпались дождем и медленно гасли
в воздухе.
Дрова в костре горели ярко. Черные тучи и красные блики двигались по земле, сменяя друг друга; они то удалялись от
костра, то приближались к нему вплотную и прыгали по кустам и снежным сугробам.
Подложив
дров в костер, я выждал, когда они хорошо разгорелись, и вскрыл нарыв.
Мы думали, что к утру дождь прекратится, но ошиблись. С рассветом он пошел еще сильнее. Чтобы вода не залила огонь, пришлось подкладывать
в костры побольше
дров.
Дрова горели плохо и сильно дымили. Люди забились
в комарники и не показывались наружу. Время тянулось томительно долго.
В реке шумно всплеснула рыба. Я вздрогнул и посмотрел на Дерсу. Он сидел и дремал.
В степи по-прежнему было тихо. Звезды на небе показывали полночь. Подбросив
дров в костер, я разбудил гольда, и мы оба стали укладываться на ночь.
Когда Дерсу закончил свою работу, было уже темно. Подложив
в костер сырых
дров, чтобы они горели до утра, мы тихонько пошли на бивак.
Я велел подбросить
дров в костер и согреть чай, а сам принялся его расспрашивать, где он был и что делал за эти 3 года. Дерсу мне рассказал, что, расставшись со мной около озера Ханка, он пробрался на реку Ното, где ловил соболей всю зиму, весной перешел
в верховья Улахе, где охотился за пантами, а летом отправился на Фудзин, к горам Сяень-Лаза. Пришедшие сюда из поста Ольги китайцы сообщили ему, что наш отряд направляется к северу по побережью моря. Тогда он пошел на Тадушу.
Во вторую половину дня нам удалось пройти только до перевала. Заметив, что вода
в речке начинает иссякать, мы отошли немного
в сторону и стали биваком недалеко от водораздела. Весело затрещали сухие
дрова в костре. Мы грелись около огня и делились впечатлениями предыдущей ночи.
Через час наблюдатель со стороны увидел бы такую картину: на поляне около ручья пасутся лошади; спины их мокры от дождя. Дым от
костров не подымается кверху, а стелется низко над землей и кажется неподвижным. Спасаясь от комаров и мошек, все люди спрятались
в балаган. Один только человек все еще торопливо бегает по лесу — это Дерсу: он хлопочет о заготовке
дров на ночь.
Нечего делать, надо было становиться биваком. Мы разложили
костры на берегу реки и начали ставить палатки.
В стороне стояла старая развалившаяся фанза, а рядом с ней были сложены груды
дров, заготовленных корейцами на зиму.
В деревне стрельба долго еще не прекращалась. Те фанзы, что были
в стороне, отстреливались всю ночь. От кого? Корейцы и сами не знали этого. Стрелки и ругались и смеялись.
— Балаган! — закричал я своим спутникам. Тотчас Рожков и Ноздрин явились на мой зов. Мы разобрали корье и у себя на биваке сделали из него защиту от ветра. Затем мы сели на траву поближе к огню, переобулись и тотчас заснули. Однако, сон наш не был глубоким. Каждый раз, как только уменьшался огонь
в костре, мороз давал себя чувствовать. Я часто просыпался, подкладывал
дрова в костер, сидел, дремал, зяб и клевал носом.
Мы с Ноздриным сняли с себя верхнее платье и повесили его под крышей гробницы, чтобы оно просохло. Всю ночь мы сидели у
костра и дремали, время от времени подбрасывая
дрова в огонь, благо
в них не было недостатка. Мало-помалу дремота стала одолевать нас. Я не сопротивлялся ей, и скоро все покончил глубоким сном.
Люди принялись разводить огонь: один принес сухую жердь от околицы, изрубил ее на поленья, настрогал стружек и наколол лучины для подтопки, другой притащил целый ворох хворосту с речки, а третий, именно повар Макей, достал кремень и огниво, вырубил огня на большой кусок труту, завернул его
в сухую куделю (ее возили нарочно с собой для таких случаев), взял
в руку и начал проворно махать взад и вперед, вниз и вверх и махал до тех пор, пока куделя вспыхнула; тогда подложили огонь под готовый
костер дров со стружками и лучиной — и пламя запылало.
Лишь порою кто-нибудь из них осторожно подкладывал
дров в огонь и, когда из
костра поднимались рои искр и дым, — отгонял искры и дым от женщин, помахивая
в воздухе рукой.
И
в самом деле, как будто повинуясь заклинаниям, ветер поднялся на площади, но, вместо того чтобы загасить
костер, он раздул подложенный под него хворост, и пламя, вырвавшись сквозь сухие
дрова, охватило мельника и скрыло его от зрителей.
Фома сел на обрубок дерева и, подняв топор, которым мужик колол
дрова для
костра, стал играть им, подбрасывая его
в воздух и ловя.
Действительно, удэхейцы никогда больших
костров не раскладывают и, как бы ни зябли, никогда ночью не встают, не поправляют огня и не подбрасывают
дров. Так многие спят и зимою. На ночь удэхейцы устроились
в стороне от нас. Они утоптали мох ногами и легли без подстилки, где кому казалось удобнее, прикрывшись только своими халатами.
Снаружи доносился неумолчно ритмический шум прибоя; слышно было, как горели
дрова в костре.
Во вторую половину ночи ветер стал немного стихать, но дождь пошел с удвоенной силой. Сквозь сон я слышал, как он барабанил
в туго натянутые полотнища палаток. Орочи не спали и все время по очереди подкладывали
дрова в костер.
Войдя
в реку, мы пристали к правому ее берегу и тотчас принялись устраивать бивак
в лесу, состоящем из ели, пихты, березы и лиственицы. Время года было позднее. Вода
в лужах покрылась льдом, трава и опавшая с деревьев листва, смоченные дождем, замерзли, и мох хрустел под ногами. Натаскали много
дров и развели большой
костер.
Возвратившись на бивак, я еще раз подбросил
дров в огонь и, завернувшись
в одеяло, лег около
костра и тотчас все покончил глубоким сном.
Стряхнув со своего халата налетевший от
костра пепел, он наскоро обулся и, ежась от холода, стал усиленно раздувать уголья и подкладывать
дрова в костер.
Что там увидел наш удалой казак, того, верно, кроме его, ни одному православному христианину не доводилось видеть; да и не приведи Бог! И страх, и смех пронимали его попеременно: так ужасно, так уродливо было сборище на Лысой горе! По счастью, неподалеку от Федора Блискавки стоял огромный
костер осиновых
дров: он припал за этот
костер и оттуда выглядывал, как мышь из норки своей выглядывает
в хату, которая наполнена людьми и кошками.
Одна часть солдат разбрелись, по колено
в снегу,
в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались
в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных
в кучку, доставая котлы, сухари, и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась
в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие
дрова и солому с крыш для
костров и плетни для защиты.
Выстроенные
в ряд, стояли
в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем
в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили
дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у
костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров.
Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание; но
в это время
в свет
костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя
дров.
В осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и
костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения
дров.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались
костры кухонь. Трещали
дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному
в снегу, пространству.